Один день ивана денисовича барак

Один день Ивана Денисовича

В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.

Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:

– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.

Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.

Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.

Но утро пришло своим чередом.

Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.

Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.

Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.

И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?

Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.

Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.

Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:

– Эй, фитили!– и запустил в них валенком. – Помирю!

Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:

– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?

Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:

– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!

И Шухов решился – идти в санчасть.

И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.

– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!

И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.

– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.

С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода.

– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.

Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. Приберегут завтрак, догадаются.

Так и вышли вдвоём.

Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Светили фонари зоны и внутренние фонари. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звёзды.

Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам – кто в уборную, кто в каптёрку, иной – на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть.

А Татарин в своей старой шинели с замусленными голубыми петлицами шёл ровно, и мороз как будто совсем его не брал.

Источник

«Один день Ивана Денисовича» – краткое содержание повести А. Солженицына

Жизнь Шухова в лагере особого режима
Шухов в санчасти
Суровые будни заключенных
Письма жены
В рабочей зоне
Воспоминания о прошлом
Обед заключенных
Воспоминания Тюрина
Ножовка, спрятанная в рукав
Ужин в зоне
Награда за труды

Идея рассказа «Один день Ивана Денисовича» пришла Александру Солженицыну во время заключения в лагере особого режима зимой 1950-1951 года. Реализовать её он смог лишь в 1959 году. С тех пор книга несколько раз переиздавалась, после чего изымалась из продажи и библиотек. В свободном доступе на Родине рассказ появился лишь в 1990 году. Прообразами для персонажей произведения стали реально существовавшие люди, которых автор знал во время пребывания в лагерях или на фронте.

Тематика произведения

Жанр текста — рассказ, хотя изначально Солженицын задумал повесть. Автор описывает, как живётся в лагере для заключённых обычному русскому человеку. Но тематика «Одного дня…» шире, чем описание быта и повседневных подробностей. В тексте показано, как главный герой видит и воспринимает деревенскую жизнь. Поводом к написанию стало то, что сам Александр Исааакиевич провёл несколько лет в лагерях. Мысль о создании произведения пришла зимой. Точная дата написания не установлена, но известно, что работа над всеми главами окончена в 1959 году.

На страницах книги герои спорят, ведут беседы, рассказывают о событиях из своей жизни, делятся воспоминаниями. Так, бригадир Тюрин повествует о плачевных последствиях, наступивших после принудительной коллективизации. Товарищи Ивана Денисовича по лагерю говорят о значении театральных постановок и фильмов для культуры. Интеллигенция обсуждает ленту «Иван Грозный» и пьесу Ю. Завадского.

При вдумчивом прочтении из текста можно много узнать о советском быте и судьбе выдающихся людей России. На примере частных случаев писатель показывает социальные проблемы, волновавшие общество в то время.

Судьба творческих людей в эпоху тоталитарного строя была нелёгкой. Художникам, оказавшимся в лагере, приходилось творить не по велению души, а по указке свыше, причём работа не оплачивалась. Деградация и упадок прослеживались во всех направлениях искусства. В тексте есть эпизод, когда Иван думает о крашеных коврах, которые «малюют деревенские кустари».

Краткое содержание

История начинается с описания пробуждения Шухова. Иван всегда просыпался за 1,5 часа до подъёма. О том, что нужно вставать, извещал удар молотка по рельсу, закреплённому возле штабного барака. В это утро мужчине нездоровилось, его знобило, ощущалась ломота в теле. Больных обычно строго наказывали — отправляли в карцер, но для Ивана всё обошлось мытьём пола. После похода в комендатуру мужчина вместе с другими приступил к завтраку. Меню заключённых в этот день было таким:

каша из магары;
почерневшая капуста;
рыбная баланда (похлёбка).

Позавтракав, Иван отправился к фельдшеру. В санчасти работал молоденький выпускник литературного института, попавший на это место по протекции знакомого доктора. Термометр показал 37,32 градуса, и фельдшер предложил Ивану пойти на работу, хотя добавил, что «на свой страх» он может остаться и подождать врача.

Первая половина дня

Шухов не стал дожидаться, пока придёт медработник. Он зашёл в барак и взял дневной паёк, состоявший из кусочка сахара и хлеба. Эту скудную еду заключённый разделил на 2 части: одну спрятал под матрас, другую — под душегрейку. Заключённые вышли на улицу, где им предстояло пройти процедуру досмотра. Было холодно, однако надзиратели заставляли расстёгивать телогрейки и рубахи, чтобы проверить, не спрятал ли кто письма, ножи или ещё что-нибудь запрещённое.

После «шмона» замёрзшие люди колонной двинулись на работу. Шухов был голоден, потому что завтрак съел остывшим, а пайку пришлось спрятать. Начинался 51-й год, в котором Ивану Денисовичу, как и другим заключённым, можно было получить 2 письма с воли. Шухов ушёл из дома 23 июня 1941 года, на следующий день после начала Великой Отечественной войны.

Лучшими работниками в бригаде считались Иван Шухов и латыш Ян Кильдигс. Им дали задание — сложить из шлакоблоков стены на теплоэлектроцентрали и утеплить здание цеха. Среди заключённых был Гопчик, вина которого заключалась в том, что он носил молоко «бендеровцам», скрывавшимся в лесу. Ивану Шухову он напоминал умершего сына.

Главный герой работал и думал о том, что ему осталось не так много до конца отсидки. Когда началась война, он воевал на Северо-Западном фронте. Советских солдат окружили, достать провизию было неоткуда, люди питались тем, что «строгали копыта» с павших коней. Дело закончилось тем, что Шухова и других солдат взяли в плен немцы. Вскоре Иван сбежал и добрался до своих.

Чиновники посчитали солдата предателем и решили, что фашисты отправили его шпионить. Однако на допросе Иван не мог рассказать, в чём заключалось задание, а следователь тоже не сумел ничего придумать. Тем не менее Шухова отправили отбывать срок. Так за заботой и размышлениями прошла первая половина дня.

Обеденный перерыв и вечер

Обеденное меню было таким же скудным, как утреннее, только каша в этот раз была из овсяной крупы. Иван сумел взять 2 порции, обманув кашевара. Овсянку в лагере считали одной из лучших каш — она на некоторое время заглушала голод, а его заключённые ощущали почти всегда. После обеда главный герой снова пошёл на стройку, а по пути подобрал кусок ножовки.

Источник

«Один день Ивана Денисовича»: краткое содержание рассказа Солженицына. Характеристика героя (4 фото + 1 видео)

Краткое содержание рассказа Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Полный текст и аудиокнига. Тема и герои повести. Характеристика Ивана Денисовича Шухова.

Обложка книги / А.И. Солженицын в лагерной робе

«Один день Ивана Денисовича» — произведение Александра Исаевича Солженицына о бывшем солдате, отбывающем 10-летний срок в лагере в годы сталинских репрессий. Иногда «Один день Ивана Денисовича» называют рассказом, иногда — повестью.

«Один день…» стал первым из опубликованных творений Солженицына и первым разрешённым в СССР произведением о сталинских лагерях. Рассказ был напечатан в журнале «Новый мир» с личного разрешения советского лидера Никиты Сергеевича Хрущёва. Это стало одним из знаковых моментов «хрущёвской оттепели» и борьбы с «культом личности» Сталина.

Сам Солженицын изначально назвал рассказ «Щ-854. Один день одного зэка», по лагерному номеру главного героя. Уже перед публикацией название изменил главный редактор «Нового мира», поэт Александр Твардовский.

Полный текст и аудиокнига

Аудиоверсия в исполнении автора доступна на YouTube.

Краткое содержание

В пять часов утра бьют подъём, и Иван Денисович Шухов просыпается в лагерном бараке. Он чувствует, что заболел, и продолжает лежать. Заметивший это надзиратель командует: трое суток карцера за нарушение режима. Однако, уведя Шухова из барака, он «прощает» зэка, но за это велит вымыть пол в надзирательской.

Закончив уборку, Иван Денисович спешит в столовую. К счастью, товарищ по бригаде сберёг ему завтрак, и Шухов ест холодную жидкую баланду и замёрзшую кашу самодельной ложкой.

Затем Шухов идет в санчасть, чтобы из-за болезни не выходить на работу. Но фельдшер Вдовушкин отказывается его госпитализировать — температура недостаточно высокая.

По ходу произведения читатель узнаёт, что Иван Денисович Шухов — крестьянин из колхоза. Ему уже за сорок. На войне в 1942 году он попал в плен, почти сразу сбежал, но его обвинили в измене Родине: якобы специально сдался, а потом выполнял задание немецкой разведки. В контрразведке Шухова жестоко избивали, и он подписал признание. По 58-й статье получил десять лет лагерей, восемь из которых уже отсидел.

Шухов идет на перекличку вместе со своей 104-й бригадой. На улице почти тридцатиградусный мороз. Выход на развод — самая тяжёлая минута за день.

Вместе со своей бригадой Иван Денисович идет на стройку за пределы лагеря и думает о том, что в наступившем 1951 году имеет право написать два письма домой. В последнем письме жена рассказывала, что в колхозе после войны дела совсем плохи и она мечтает, что Иван скоро вернётся домой и поможет семье выбраться из нищеты.

104-й бригаде предстоит работать на брошенной ТЭЦ — класть шлакоблоки. Ивану с напарником, латышом Кильдигсом, бригадир велит утеплить машинный зал, чтобы было где греться. Те приносят украденный рулон толя, чтобы заделать окна. Бригада начинает работать, и на время голодные и замёрзшие зэки словно забывают о своих бедах, перешучиваются как старые приятели.

На обеде в столовой Шухову удалось обманом «закосить» для своей бригады две лишние миски каши. Одну из порций помощник бригадира отдаёт самому Ивану Денисовичу. Ещё одну миску Шухов несёт в лагерную контору и слышит, как работающие там «придурки» спорят о фильме Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный».

После обеда бригада таскает на второй этаж ТЭЦ тяжелые шлакоблоки и кладёт стену. Шухов, опытный каменщик, погружается в работу, не видя ничего вокруг и не чувствуя мороза. Заключённые работают быстро и старательно. Если бригадир потом сумеет правильно доложить об успехах, их будут чуть лучше кормить.

Прибегает десятник Дэр и грозит бригадиру новым сроком за украденный толь. Тот в ответ угрожает: если донесёшь, до завтра не доживёшь. Дэр знает, что за последнее время в лагере ночью зарезали троих зэков-доносчиков, и, струсив, решает не ссориться с бригадиром.

Солнце клонится к закату, а работа ещё в разгаре. Если сейчас бросить укладку шлакоблоков, пропадёт замешанный раствор. И 104-я бригада продолжает трудиться, рискуя опоздать на ужин. Когда бригадир велит работать, его слушают: только благодаря его изворотливости и ударному труду зэки получают дополнительную пайку и выживают.

Наконец заключённые отправляются обратно в лагерь. Последним со стройки уходит Шухов, довольный хорошей работой. У ворот лагеря пять сотен зэков мёрзли ещё полчаса, пока всех не пересчитали и не нашли отставшего молдаванина (его теперь ждёт холодный бетонный карцер, где дают лишь кусок хлеба в день).

На обыске Шухову удаётся утаить и пронести в лагерь подобранный на стройке кусок ножовочного полотна. Если бы кусок ножовки нашли, он сел бы в карцер на десять суток и окончательно подорвал здоровье. Но ему повезло, и теперь можно будет изготовить и сменять на еду сапожный нож.

Шухов занимает очередь за посылками. Сам он запретил жене слать передачи, чтобы не «отрывать от ребятишек», но хочет удружить «придурку» Цезарю Марковичу и получить что-то в награду. Тот с благодарностью разрешает Ивану Денисовичу забрать свой ужин — дополнительную миску пустых щей и кусок хлеба. Потом Шухов чудом поспевает на ужин со своей бригадой, едва протиснувшись в двери: не успеешь со своими, останешься голодный.

В бараке Цезарь Маркович дарит Шухову два печенья, два кусочка сахара и ломтик колбасы, когда тот помогает уберечь продукты во время переклички.

Баптист Алешка пытается говорить с Иваном Денисовичем о Боге. Но тот отвечает с издевкой: «Христос тебе сидеть велел, за Христа ты и сел. А я за что сел?».

Лёжа на шконке, Шухов съедает кусочек колбасы и засыпает довольный. Сегодня ему повезло: не посадили в карцер, их бригаду послали не на самую тяжёлую работу, ему удалось съесть лишнюю миску каши, при обыске у него не нашли ножовку, и даже болезнь переходить на ногах…

История создания и публикации

Александр Исаевич Солженицын — лауреат Нобелевской премии по литературе за 1970 год, автор трёхтомника «Архипелаг ГУЛАГ» о политических репрессиях в Советском Союзе.

Солженицын сам прошёл лагеря. Он был репрессирован в 1945 году за критику Сталина в письме и получил восемь лет. Сначала он отбывал срок в «шарашке» — спецтюрьме для технических специалистов, а затем сидел в лагере в Казахстане. Чудом пережив рак желудка, он вышел на волю и оказался в ссылке, стал работать учителем математики в Рязани. Там он и написал рассказ «Щ-854».

Идея рассказа пришла ему во время тяжёлого рабочего дня в лагере зимой 1950 года. Солженицын решил, что это был бы хороший способ описать весь ужас лагерной жизни: рассказать про один обычный день заключённого. Автор сознательно решил не нагнетать ужас, а показать «удачный» день, чтобы ещё заметнее были бесчеловечные условия, в которых держат заключённых.

Вдохновлённый тем, что Никита Хрущёв публично заговорил о репрессиях и подверг критике Сталина, Солженицын в ноябре 1961 года передал текст рассказа в журнал «Новый мир».

Главный редактор журнала, автор «Василия Тёркина» Александр Твардовский, был настолько впечатлён произведением, что обратился лично к Хрущёву за разрешением на публикацию. Помощник вслух прочитал рассказ советскому лидеру, и Хрущёв позволил напечатать произведение в рамках своей борьбы со сталинизмом.

«Один день Ивана Денисовича» появился в «Новом мире» в ноябре 1962 года и произвёл на советское общество огромное впечатление. Впервые в печати открыто говорили об ужасах, с которыми столкнулись невинно осуждённые люди в лагерях. Сам Солженицын позднее отмечал, что если бы такое произведение издали где-то за границей, его объявили бы клеветой на советский строй. Однако «Один день Ивана Денисовича» напечатали с разрешения ЦК Коммунистической партии, и спорить с этим было невозможно. Заговорили о том, что Солженицыну могут дать Ленинскую премию, однако этого так и не произошло.

После смещения Хрущёва с поста в 1964 году советское руководство отказалось от дальнейшей критики Сталина. В годы брежневского застоя тему репрессий перестали широко обсуждать. Солженицын оказался в опале, его вскоре исключили из Союза писателей, а его произведения перестали издавать и убрали из библиотек.

За публикацию за границей «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына лишили советского гражданства и в 1974 году выслали из страны. Вновь печатать «Один день Ивана Денисовича» на Родине писателя стали лишь в 1990-е, тогда же смог вернуться из-за границы в Россию и сам Александр Исаевич.

О чем писать в сочинении. Характеристика Ивана Денисовича Шухова

Тема рассказа Солженицына — жизнь человека в концлагере. В мельчайших подробностях описывая лагерный быт, автор показывает, какие пути выбирают заключённые, чтобы выжить и не сойти с ума. «Кряхти да гнись. А упрёшься — переломишься», — гласит мудрость, благодаря которой Шухов протянул в лагере уже восемь лет.

Солженицын сознательно выбрал своим героем «маленького человека» — бывшего колхозника и бывшего солдата, лысеющего доходягу без половины зубов. Шухову не шлют с воли посылки с продуктами, как Кильдигсу. Он не рассуждает об искусстве, как работающий в лагерной конторе Цезарь Маркович. Он не пытается бороться за свои права и достоинство, как капитан Буйновский.

У Шухова нет ни большого ума, ни наглости, ни умения «качать права». Это простой человек, арестованный без вины, не выдержавший пыток, оговоривший себя и попавший в лагерь. Теперь он хочет лишь выжить, но даже о свободе боится мечтать всерьез, не веря, что ему перед освобождением не накинут ещё десять лет лагерей.

При этом у Шухова есть внутренний стержень, который помогает ему день за днём жить и не сдаваться. Он не выпрашивает подачки и не вылизывает чужие миски после обеда. Не обманывает. Не доносит. Не боится тяжелого труда, когда от этого зависит благополучие всей бригады. Бригада — это его «большая семья», и он не подводит своих товарищей по несчастью.

Но что самое удивительное в Шухове — он умеет радоваться тому немногому, что дает ему лагерная жизнь. Он получает радость от работы. От лишней миски каши. От того, что избежал карцера. Хлебая за ужином баланду, он не проклинает свою жизнь и думает лишь: «Переживём всё, даст Бог кончится!» Перед сном он по-своему радуется прожитому дню.

Автор не даёт оценок Ивану Денисовичу Шухову. Его задача в другом — показать жизнь каторжного лагеря и жизнь заключённых изнутри. А вот читатель может и задуматься о месте таких людей в жизни и в истории. Может быть, только благодаря людям вроде Шухова страна пережила все тяжёлые испытания, выпавшие ей в XX веке? Или наоборот, это они довели её до беды своей безропотностью и умением жить, ни на что не надеясь?

Источник

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Один день Ивана Денисовича

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

1
2
3
4
» .
41

Один день Ивана Денисовича

В пять часов утра, как всегда, пробило подъём — молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки — выносить.

Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему — до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку — тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное — если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина — старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:

— Здесь, ребята, закон — тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму[1] ходит стучать.

Насчёт кума — это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их — на чужой крови.

Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось — то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.

Но утро пришло своим чередом.

Да и где тут угреешься — на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку — здоровый барак! — паутинка белая. Иней.

Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки,[2] с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот — и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир — в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, — Шухов вспомнил: сегодня судьба решается — хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот — поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать — чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет — ни конурки. И костра не разведёшь — чем топить? Вкалывай на совесть — одно спасение.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть,[3] от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.

И ещё — кто из надзирателей сегодня дежурит?

Дежурит — вспомнил — Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь — прямо страшно, а узнали его — из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.

Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху — сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу — Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.

— Эй, фитили? ![4] — и запустил в них валенком. — Помирю!

Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:

— Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?

Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала — или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:

— Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!

И Шухов решился — идти в санчасть.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.

— За что, гражданин начальник? — придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.

С выводом на работу — это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер — это когда без вывода.

— По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, — пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу — переждать Татарина на дворе.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, — не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два — на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.

Источник

Один день ивана денисовича барак