Афанасий Фет
Влад Снегирёв Какая грусть! В саду пустынном
сегодня выпал первый снег.
Туман, и сумрак сизо-дымный,
где рано тусклый свет померк.
Выходит месяц — серый, бледный,
проходят тени вдоль стены.
А всё так холодно, бесцветно,
и звёзды плачут и мутны.
И, кажется, зима навечно
покрыла снегом всё вокруг.
Не вешать больше мне скворечню,
чтоб позабавить детвору.
Пойду я в дом и у камина,
безмолвным вечером, вдвоём,
согреюсь с книгою любимой.
Весна придёт, мы подождём.
Пропали ли ласточки Афанасия Фета?
Не так давно был праздник: юбилей Афанасия Фета. Лирика из лириков. Певца природы. Его пейзажные зарисовки, моментальные снимки, чётко фиксируют картинку бытия и передают настроения мига:
Ночь светла, мороз сияет,
Выходи – снежок хрустит;
Пристяжная озябает
И на месте не стоит.
Сядем, полость застегну я, —
Ночь светла и ровен путь.
Ты ни слова, – замолчу я,
И – пошёл куда-нибудь!
Сознательно привожу именно эти строки, а не хрестоматийные «Я пришёл к тебе с приветом. » или «Шёпот, робкое дыханье. », которые у всех на слуху. Стихи знают, но знают ли драматическую повесть жизни самого поэта? Если нет, то позвольте поведать, как говорили в старину.
В биографии поэта значатся две фамилии: Фет и Шеншин. Если читать стихи поэта, а потом взглянуть на портрет зрелого Фета, можно поразиться, как этот человек с грубым, нахмурено-брезгливым лицом и седою бородою патриарха мог писать лёгкие строки, парящие в небе, подобно воздушным шарам? Всё это сразу наводит на мысль о некоем дуализме, двойственности натуры Афанасия Афанасьевича. Знакомство с его жизнью лишь подтверждает это. С одной стороны, прижимистый помещик, кулак, который мог и накричать, и побить; серьёзнейший аграрий, поборник земского дела. С другой стороны – тончайший лирический поэт, от стихов которого замирает сердце и кружится голова. Явное противоречие. Но и жизнь сама противоречива, соткана из диалектических отталкиваний.
Появлению на свет Фета предшествовал настоящий любовный детектив. Его отец, богатый помещик Афанасий Шеншин, отдыхая и немного подлечиваясь в Дармштадте, пленился немочкой Шарлоттой Элизабетой Фет. С кем не бывает! Однако здесь экстраординарный случай: Шарлотта замужем, у неё годовалая дочка, и к тому же она беременна. Богатого русского ничто это не остановило, и он похищает Шарлотту (естественно, с её согласия) и увозит от мужа в далёкую Россию. В имении Новосёлки Мценского уезда Орловской губернии 23 ноября (5 декабря) 1820 года Шарлотта рождает мальчика Афоню. С матерью всё ясно, но кто отец? Окружной асессор Иоганн Фет? Или кто-то другой? Но точно: не Шеншин.
До 14 лет мальчик ничего не знал о своём истинном происхождении, а потом ему объявили. Что было дальше? Как написал Юрий Нагибин в своём очерке о Фете: «И беспечный барчук, воспитанник пансиона Верро, столбовой дворянин, в чьём роду были воеводы, стольники, вдруг превратился в иностранца, гессен-дармштадтского подданного и разночинца Фета. Смириться с этим он не мог, маленький Афоня твёрдо знал, что в огромном неприютном мире сладко быть лишь русским дворянином и барином. У него появилась одна всепоглощающая цель: вернуть утраченное. »
К социальному надлому прибавился и национальный. Если он не русский, то кто? Немец? Еврей? Толстые (а Фет дружил с Львом Николаевичем) считали его евреем. Старший сын писателя, Сергей Львович Толстой, писал: «Наружность Афанасия Афанасьевича была характерна: большая лысая голова, высокий лоб, черные миндалевидные глаза, красные веки, горбатый нос с синими жилками. Его еврейское происхождение было ярко выражено, но мы в детстве этого не замечали и не знали».
Досужие разговоры: немец, еврей. Афанасий Фет – русский поэт: по воспитанию, по духу, языку и культуре.
Лишившись фамилии Шеншина, а соответственно, дворянства и всех привилегий, Фет, как говорится, положил живот на то, чтобы занять в обществе достойную социальную нишу. Окончив философский факультет Московского университета, он подался в армию сделать себе карьеру, так как офицерское звание позволяло получить дворянство. И вот поэт, о котором сам Гоголь сказал, что «это несомненное дарование», становится кирасиром. Участвует в ежедневной муштре, ездит на лошади, машет саблей и общается, скажем так, в далеко не интеллектуальной армейской среде.
Во время военной службы в Херсонской губернии у Фета завязывается короткий роман. Через семью одного из богатых местных помещиков Афанасий Фет знакомится с 20-летней дочерью бедного соседа Марией Лазич, девушкой весьма милой и необычной: она умна, образованна, прекрасно играет на рояле, и сам Ференц Лист удостоил её похвалы за музыкальную одарённость. Вот такой неожиданный «подарок» ждал Фета в провинциальном захолустье.
Мария Лазич отнеслась к Фету в высшей степени благосклонно: её привлёк не белый мундир кирасира Фета, а стихи поэта, его начитанность, ум, чувствительная душа. Прервём, однако, плавное течение рассказа и процитируем одно из замечательных лирических откровений Фета:
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.
Ты пела до зари, в словах изнемогая,
Что ты одна – любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь.
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!
Правда, строки эти написаны позднее и посвящены не Марии Лазич, а Татьяне Кузминской, которую однажды слушал Фет в Ясной Поляне, после чего, взволнованный, ушёл в свою комнату и за ночь написал этот лирический шедевр, но тут важна суть: чувствительность души Фета, её отзывчивость на любовь. Именно это почувствовала Мария Лазич (как пианистка, она точно уловила эти звуки). Человек, который способен «любить, обнять и плакать над тобой!» – это идеал для тонко чувствующей женщины. Так считала Мария Лазич. Но совсем не так считал Фет.
Все его помыслы и устремления были направлены на карьеру, на дворянство, на материальное благополучие. В этом плане Лазич была ему не парой, ибо не была «мадмуазелью с хвостом тысяч в двадцать пять серебром» – приданого за ней не имелось. А посему Фет пренебрёг своими чувствами (а она ему нравилась) и пошёл на разрыв. Как в том фетовском стихотворении: «Какая грусть! Конец аллеи. » Любовная прогулка была завершена.
Фет оттолкнул чистую и бескорыстную любовь Марии Лазич, не понимая, что он отталкивает и что он теряет. Как правило, это выясняется значительно позднее, когда пройден весь жизненный путь и ясно, что самое лучшее, самое любимое осталось позади.
Но у этого расставания был ещё трагический финал: неожиданная смерть молодой женщины. Нелепая случайность или преднамеренное самоубийство?
По одной из версий, было дело будто бы так.
Мария Лазич лежала на диване и читала. Закурив папироску, бросила на пол спичку, от пламени которой загорелся подол её летнего кисейного платья. В мгновение она превратилась в горящий факел. Бросилась в сад. Пламя сбили, но ожоги были так сильны, что спасти Марию не было уже возможности. Она скончалась на четвертые сутки в страшных мучениях.
Можно себе представить, что почувствовал Фет, когда узнал о случившемся, как он корил себя и как страдал. Его даже не утешала последняя фраза Марии Лазич, произнесённая перед смертью: «Он не виноват, а я». Произошло то, как признавался Фет, что он «не взял в расчёт женской природы и полагал, что сердце женщины, так ясно понимающей неумолимые условия жизни, способно покориться обстоятельствам». Фет не учёл, что ему встретилась не обычная женщина, а женщина высоких страстей и максималистских требований, которая посчитала, что жизнь без любимого человека не имеет никакого смысла. Так посчитала она и тут же приняла решение уйти совсем.
В итоге Мария Лазич ушла с дороги Фета, а поэт с той поры постоянно взывал к ушедшей возлюбленной:
Ты, дней моих минувших благодать,
Тень, пред которой я благоговею.
Взору Фета всё виделся «ряд волшебных изменений милого лица» – мираж несостоявшейся любви.
Однако вспоминай не вспоминай, а жить надо, и Фет делает ещё один решительный шаг: в чине ротмистра он оставляет армию. А летом 1857 года он женится, да весьма выгодно и удачно: не 25 тысяч серебром, а поболее. Невеста Мария Боткина из богатой семьи чаеторговцев, и за ней стоит большое приданое. Фету – 36, ей – 30 лет. Зрелые люди. У него на душе горький осадок от воспоминаний о Марии Лазич. У Марии Петровны позади тоже любовный роман с печальным концом. Они честно рассказали друг другу о своём прошлом, и это их как-то сразу сблизило. Союз Фета и Боткиной оказался если не счастливым, то, по крайней мере, прочным и долгим.
Женины деньги Фет сразу пустил в дело. Купил невзрачную усадьбу Степановку и превратил её, как говорили тогда орловские помещики, в образцовую «табакерку». Тут-то и взыграли немецкие гены Афанасия Фета, он оказался дотошным и рачительным хозяином. Всё быстро поставил на ноги, удачно распорядился землёй, и цифры урожаев и овса с фетовских полей украшали губернскую статистику.
Тут подоспел императорский указ о «возвращении» родового имения Шеншина. Обрадовавшись, Фет-Шеншин сменил свою «табакерку» на богатейшее имение Воробьёвку, расположенную под Курском. Когда-то он мечтательно описывал Софье Андреевне Толстой свой идеал: «Жить в прохладной каменной усадьбе, совершенно опрятной, над водой, окружённой значительной растительностью. Иметь простой, но вкусный и опрятный стол и опрятную прислугу без сивушного запаха».
Мечта сбылась. Усадьба с домом, и не просто опрятная, а великолепная. Парк. Поля. Теплицы. Пруд и «всё вокруг моё», как написал какой-то советский анти-Фет. Можно отлично пожить и хорошо поесть. Покушать Афанасий Афанасьевич особливо любил свежую икру, только что вынутую из осетра и чуть присоленную. Когда Фет гостил в Париже у семейства Виардо, а точнее, у своего старого друга Тургенева, то там Фету очень не понравилось это «малое количество питания»: французский бульон, «слабый до бесчувствия», варёные бобы и яичница с вареньем. Нет, в России, у себя в Воробьёвке, кушали по-другому: жирно, обильно и со смаком.
Итак, всё вроде бы пришло к определенному возрасту: удовлетворены все сословные претензии, наличествуют достаток, сибаритство и житейский покой. Жена хотя и некрасивая, но млеет от стихов мужа. А счастья нет, как и не было. Есть жуткая тоска. С годами она усиливается. И всё чаще преследуют Фета грёзы юности, воспоминания о Марии Лазич.
4 ноября 1878 года, на пороге своего 58-летия, Фет пишет строки, вырвавшиеся из самых глубин сознания:
Ты отстрадала, я ещё страдаю,
Сомнением мне суждено дышать,
И трепещу, и сердцем избегаю
Искать того, чего нельзя понять.
А был рассвет! Я помню, вспоминаю
Язык любви, цветов, ночных лучей, —
Как не цвести всевидящему маю
При отблеске родном таких очей!
Очей тех нет – и мне не страшны гробы,
Завидно мне безмолвие твоё,
И, не судя ни тупости, ни злобы,
Скорей, скорей в твоё небытие!
Жизни ещё оставалось 14 лет, а Фету уже мерещились гробы, и он стремился в небытие.
К концу жизни Фета начали мучить физические недуги, в частности застарелая астма. Ему было тяжело дышать, и он нередко шутил, что вот «опять слон наступил мне на грудь». Сдавали глаза, он терял зрение. Пришлось не писать самому, а диктовать литературному секретарю, молоденькой Екатерине Фёдоровой.
«Моя старуха Муза, – говорил Фет весной 1892 года, – спит, спит, да вдруг во сне и забредит, а Екатерина Владимировна запишет кошмар». По вечерам в доме на Плющихе (зимой Феты жили в Москве, а летом – в Воробьёвке) старый поэт садился в кресло, и Екатерина Владимировна читала ему вслух что-то услаждающее, например «Мадам Бовари». Фет слушал и погружался в свои воспоминания:
Мелькнут ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, вот-вот тебя я узнаю.
Смертный конец пришёлся на 21 ноября 1892 года. Фет пожелал вдруг выпить шампанского и отправил за ним жену, а сам продиктовал записку: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному». И собственноручно подписался: «21 ноября. Фет (Шеншин)».
В тот же миг он схватил стилет для разрезания бумаги и попытался нанести себе удар в грудь, но Екатерина Владимировна повисла у него на руке. Фет вырвался и бросился бежать по анфиладе комнат. В столовой пытался открыть дверцу шифоньерки, где лежали ножи, но не хватило уже сил. Фет, тяжело дыша, опустился на стул. В это время вбежала Екатерина Владимировна. Она услышала сорвавшееся с уст Фета слово «чёрт!». Глаза его расширились от какого-то привидевшегося ужаса, и он испустил последний дух. То есть умер в одночасье.
В письме Софья Андреевна Толстая описывает кончину Фета иначе: «. он стал метаться, что воздуху мало, пошёл в кабинет, оттуда обратно в столовую, сел на стул, опустил голову и скончался. »
Сбылось давнее желание поэта:
И с лона тихого земного идеала
На лоно вечности с улыбкой перейду.
Такова основная канва жизни Афанасия Фета. Поэтическая его судьба сложилась неровно.
Первый поэтический успех в 20-летнем возрасте, триумф в 30-летнем. Далее альянс с Некрасовым и разрыв с ним. Нежелание вступить в радикальный лагерь и изгнание радикалами его из литературы. Долгое творческое молчание (но именно на этот период приходится расцвет Фета как помещика-фермера). И, наконец, возвращение в литературу в 80-х годах. В январе 1889 года – торжественное чествование в московском ресторане «Эрмитаж». Живые цветы, лавры, подношения, оркестр. В сладкоречивых выступлениях благодарили Фета за то, что он «в наше тяжёлое время крепко держит знамя поэзии и не отдаёт своей лиры на служение темным силам». В общем, хвалили за то, за что ранее ругали, что-де он остаётся в стороне от бурления общественной жизни.
Похвалы Фету были приятны, он не был ими избалован. Ну, иногда только Лев Толстой прочтёт какое-либо стихотворение Фета, и у него «защипает в носу». А так в основном Фета ругали. Он один из самых заруганных русских поэтов. Поэзию Фета многие считали мелкотравчатой и мелкотёмной. Бойкие фельетонисты из газеты «День» договаривались до того, что считали стихи Фета чепуховиной, ерундистикой, набором слов и просто даже дичью. Чернышевский в письме к сыну дал такую характеристику стихам Фета: «Все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если бы выучилась писать стихи». Салтыкову-Щедрину тоже не нравилось «скудное содержание» стихов Фета. Тургенев всё пытался редактировать своего друга (потом они разругались) и писал на полях со стихами Фета суровые резолюции: «Непонятно», «Неясно», «Что за дьявол?», не понимая того, что поэзия Фета – это не поэзия Тургенева, что бессмысленно упрекать луну за то, что она не становится солнцем.
Доставалось Фету и в советское время. Всё началось с Маяковского:
Не высидел дома.
Анненский, Тютчев, Фет.
У Маяковского представление о творчестве неотделимо от понятия битвы, сражения: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо» и т. д. Фет, напротив, абсолютно не приемлет никаких баталий. Он не собирается драться ни на той, ни на другой стороне: «Радость чуя, не хочу я ваших битв. »
Николай Старшинов снисходительно бросил на страницах «Литературной газеты»: «Фет – прекрасный поэт. Но великий поэт – это прежде всего поэт социальной активности, живущий проблемами своего времени. »
Да, кому-то всё подавай проблемы, битвы, революции, так называемую гражданственность. А вот Афанасий Фет – совсем иной поэт. Как считал Константин Бальмонт: «Фет – нежнейший певец неуловимых ощущений, воздушных, как края вечерних облаков, и странно-прозрачных, как тихие жуткие воды глубокого затона. »
«Читать Фета – это слаще всякого вина. Стал читать Фета, одно стихотворение за другим, и всё не мог остановиться, выбирал свои любимые и испытывал такое блаженство, что казалось, сердце не выдержит – и не мог представить себе, что есть где-то люди, для которых это мертво и ненужно. » (Чуковский Корней. Дневник 24 марта 1926 года).
Поэзия Фета – особая поэзия. Как писал один из самых лучших критиков Юлий Айхенвальд в своих «Силуэтах русских писателей»: «У Фета не даль, не длительность, не история – он пьёт и поёт мгновение, это чудное настоящее, за которым надо только протянуть руку, чтобы его достать».
Отсюда причудливый синтаксис и как бы спотыкающиеся слова. Их вообще часто не хватает Фету («Как беден наш язык! – Хочу и не могу. »). По Фету, все мы обречены на вечную невысказанность и немоту души, когда – «друг мой, бессильны слова – одни поцелуи всесильны. ».
Прочитайте внимательно сборничек Фета, в нём этот вечный бред любви. «О, сладкий нам, знакомый шорох платья. »
Я болен, я влюблён; но, мучась и любя, —
О, слушай! О, пойми! – я страсти не скрываю,
И я хочу сказать, что я люблю тебя —
Тебя, одну тебя люблю я и желаю!
Но, увы, нельзя жить в «лобзаньи непрерывном». Это отчётливо понимал и сам Фет. Поэтому в его поэзии много печали и боли. Иногда поэт бывает сложным и запутанным, когда пытается морализировать под влиянием своего любимого Шопенгауэра (кстати, именно Фет впервые на русский язык перевёл трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление»). Но чаще всего Фет прост и почти кристально ясен, как тихий осенний день:
Ласточки пропали,
А вчера зарей
Всё грачи летали
Да как сеть мелькали
Вон над той горой.
. Начало XXI века. Переселённые города-чудовища. Половодье автомобилей. Воздух продымлен и загазован. Люди забились в дома-норы. Светится лишь голубой экран телевизионного ящика. Какой тут Фет?! Какие ласточки?!
Действительно, нужны ли сегодня ласточки Афанасия Фета? Вся эта гамма благоухающих откровений старого, давно ушедшего поэта? Его своеобразная муза? «На заре ты её не буди. » Может быть, не надо будить.
Нет, надо! Природа наша в экологическом упадке. Вырубаются леса. Уничтожаются луга. Исчезают цветы и травы. Перестают петь птицы. Всё природное и естественное становится своеобразной редкостью. И в этом музее исчезающей Природы на видном месте лежит томик стихов Афанасия Фета. Остаётся только открыть его и глубоко вздохнуть с горьким сожалением. Ибо, как писал более ста лет назад (1887 г.) поэт Арсений Голенищев-Кутузов в стихотворении «А.А. Фету»,
Словно голос листвы, словно лепет ручья,
В душу веет прохладою песня твоя;
Всё внимал бы, как струйки дрожат и звучат,
Всё впивал бы цветов и листов аромат,
Всё молчал бы, поникнув, чтоб долго вокруг
Только песни блуждал торжествующий звук,
Чтоб на ласку его, на призыв и привет
Только сердце б томилось и билось в ответ.
Источник
Фет как день и ночь
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 275 078
- КНИГИ 647 026
- СЕРИИ 24 624
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 606 084
Поэзия Фета — одна из вершин русской лирики. Сейчас в этом вряд ли возможны сомнения. Но современники Фета оценивали его поэзию далеко не так высоко, как мы. Только один из них сказал о творческой силе Фета проникновенные слова, которые, наверное, многим тогда показались странными. Эти слова принадлежат величайшему поэту эпохи — Некрасову. Вот что он писал
«Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет. Из этого не следует, чтобы мы равняли г. Фета с Пушкиным; но мы положительно утверждаем, что г. Фет в доступной ему области поэзии такой же господин, как Пушкин в своей, более обширной и многосторонней области»1.
Это было сказано в 1856 г. Позднее Некрасов так о поэзии Фета не написал бы и, можно думать, так ее уже не оценивал.
Оценка поэзии Фета в литературном кругу, как мы увидим, резко менялась, но вне литературного круга Фет не был популярен на протяжении всего своего более чем полувекового творческого пути. В 1857 г., в пору апогея литературных успехов Фета, такой пропагандист его поэзии, как В. П. Боткин, писал «Все журналы наши встретили книжку г. Фета сочувствием и похвалами, но тем не менее, прислушиваясь к отзывам о ней публики не литературной, нельзя не заметить, что она как-то недоверчиво смотрит на эти похвалы ей непонятно достоинство поэзии г. Фета. Словом, успех его, можно сказать, только литературный»2.
Но и в литературном кругу положение Фета резко изменилось в 60-е годы, в результате чего он оказался совсем оторванным от литературной жизни.
Вышедшее в 1863 г. собрание стихотворений Фета, итоговое для первых двух десятилетий его литературной деятельности, не разошлось до самой его смерти.3 Свой последний сборник семидесятилетний поэт выпустил в шестистах экземплярах — тираж для маститого поэта крайне мизерный и по тому времени.
Литературная карьера Фету совершенно не удалась, но это было лишь звено в цепи неудач и невзгод, преследовавших его с первых лет жизни.
Уже самое рождение Фета произошло при обстоятельствах, грозивших ему большими бедами, которые затем и начали обрушиваться на него.
Фет был сыном Шарлотты-Елизаветы Фет (Foeth), жены дармштадтского чиновника Иоганна-Петера-Карла-Вильгельма Фета. Но родился будущий поэт не в Германии, а в России, в Орловской губернии, в имении Новоселки, принадлежавшем помещику Афанасию Неофитовичу Шеншину. Младенец был окрещен в православную веру, наречен Афанасием и записан в метрическую книгу законным сыном неженатого Шеншина.
Этим странным обстоятельствам предшествовали события еще более странные.
В начале 1820 г. (или, может быть, в самом конце 1819-го) в Дармштадте появился лечившийся в Германии 44-летний русский помещик, отставной ротмистр Афанасий Неофитович Шеншин. Из-за отсутствия мест в гостинице он поселился в доме оберкригскомиссара Карла Беккера. Вдовый Беккер жил с дочерью Шарлоттой, зятем и внучкой. Дочери было в то время 22 года. За полтора года до этого она вышла замуж за амт-асессора Иоганна Фета, имела уже дочь Лину (Каролину) и была беременна вторым ребенком.
Шеншин прожил у Беккеров до осени, а в сентябре 1820 г. Шарлотта бежала с ним в Россию, в его имение. Трудно понять, чем так пленил молодую женщину пожилой — вдвое ее старше — небогатый, некрасивый, угрюмый иностранец, что она бросила мужа, отца, годовалую дочь, свою страну, все родное и близкое. В недоумении и ужасе отец Шарлотты писал Шеншину (7 октября 1820 г.) «Употреблением ужаснейших и непонятнейших средств прельщения лишена она рассудка и до того доведена, что без предварительного развода оставила своего обожаемого мужа Фета и горячо любимое дитя…».4
Поступок Шарлотты Фет можно было бы понять, если бы ожидаемый ребенок был от Шеншина. Но такая возможность исключалась, как видно из писем Шеншина и Шарлотты к ее брату Эрнсту Беккеру.5 Так, после смерти Иоганна Фета в 1826 г. Шеншин писал Э. Беккеру «Очень мне удивительно, что Фет в завещании забыл и не признал своего сына. Человек может ошибаться, но отрицать законы природы — очень уж большая ошибка».
Сам Фет называл своим отцом Шеншина. В написанных им в конце жизни мемуарах, где многое утаено и искажено, он старается не оставить в этом сомнений. Но своей будущей жене он решился открыть тайну своего рождения. За месяц до свадьбы он отправил ей письмо, в котором называет своим отцом И. Фета и рассказывает о том, как Шеншин увез от него его беременную жену. Фет дважды просит сжечь письмо. На конверте его рукой написано «Читай про себя» и рукой его жены — «Положить со мной в гроб».
В Новоселки Шарлотта Фет прибыла в конце сентября 1820 г., а 29 октября (по другим данным 29 ноября) родился будущий поэт. Сыном Шеншина записал его местный священник, горький пьяница, страшно поэтому бедствовавший. Надо думать, он получил хорошую мзду за дерзкий подлог.
Через два года Шеншин обвенчался с Шарлоттой — теперь уже Елизаветой Петровной. Удалось ли предварительно добиться развода с И.-П. Фетом или решились на уголовно наказуемое двоемужество? Вероятнее первое, поскольку (согласно «Летописи» Г. П. Блока) и И.-П. Фет затем, в 1824 г., вторично женился. С другой стороны, в письмах матери Фета к брату упоминаний о разводе, видимо, нет, — иначе сведения об этом попали бы в упомянутую «Летопись». Как бы то ни было, братья и сестры Фета невозбранно звались Шеншиными. Не так получилось с ним. Фамилию Шеншин он носил до четырнадцати лет, а затем лишился ее.
Что-то и в эти годы было неладно. В 1823 г. Елизавета Петровна жалуется брату на то, что бывший муж ее шантажирует, требуя денег за «усыновление» Афанасия; в 1826 г. она просит брата помочь мальчику получить «честную фамилию». «Должен же он получить фамилию», — повторяет она, а Шеншин при этом просит как-нибудь «втиснуть» в желаемый документ частицу «фон», чтобы можно было выдавать Афанасия за потомственного дворянина.
Все это как-то неясно. Во всяком случае мальчик, надо думать, ни о чем этом не знал и рос в имении Шеншина, считаясь и сам себя считая старшим сыном помещика.
Детство было нерадостным, вспоминалось впоследствии невесело.
Самым близким и интимным другом Фета был с детских лет и навсегда остался Иван Борисов — мальчик из соседнего поместья. Когда крепостные убили его отца — приятного шутника в обществе и свирепого деспота дома, — А. Н. Шеншин стал опекуном детей Борисовых. Впоследствии И. П. Борисов женился на сестре Фета, Надежде Шеншиной.
Вот что писал Фет этому другу в 1850 г.
«…С тобой, мой друг, я люблю окунаться душой в ароматный воздух первой юности, только при помощи товарища детства душа моя об руку с твоей любит пробегать по оврагам, заросшим кустарником и ухающим земляникой и клубникой, по крутым тропинкам, с которых спускали нас деревенские лошадки, — но один я никогда не уношусь в это детство — оно представляет мне совсем другие образы — интриги челяди, тупость учителей, суровость отца, беззащитность матери и переживание в страхе изо дня в день. Бог с ней с этой, как выражается капитан Крюднер, паршивой молодостью».
Учили юного Афанасия очень плохо. Его образование было предоставлено постоянно сменявшимся семинаристам, равно невежественным и не способным учить.
«Если бы я, — вспоминал впоследствии Фет, — обладал и первоклассною памятью, то ничему бы не мог научиться при способе обучения, про которое можно сказать только стихом из Энеиды
Несказанную скорбь обновлять мне велишь ты, царица».
Серьезное ученье началось только на пятнадцатом году жизни Фета, когда его отвезли в пансион Крюммера, находившийся в Лифляндии, в маленьком городке Верро (ныне Выру в Эстонии). Учили и учились там одни немцы. Русский язык, видимо, входил в число учебных предметов, однако говорить по-русски не умел и сам ученый директор школы. Питомцев кормили скудно, но учили серьезно, с утра до ночи, особенно налегая на математику и латынь.
Источник
Фет Вечер
Родился писатель 23 ноября [5 декабря по старому стилю] 1820 года в селе Новосёлки, в Орловской губернии. Почти сразу после рождения мать поэта уехала за границу и покинула ребенка, так Афанасия усыновил дворянин по фамилии Шеншин. Через 14 лет случайно было установлено истинное происхождение поэта, его лишили титула дворянства и всех привилегий.
Стихи будущий поэт начал писать еще в детстве, когда учился в частном пансионе Крюммера. После окончания учебы парень отдал предпочтение юриспруденции и в 1838 году стал студентом юридического факультета Московского университета, а затем — и филологического.
Даже наука не смогла остановить творческую душу поэта. В 20 лет Афанасий Фет выпустил свой первый сборник стихов под названием «Лирический пантеон», а спустя еще два года поэт начал публиковать свои труды в журналах «Москвитянин» и «Отечественные записки».
В 1845 году творческую карьеру оборвала война, молодой Афанасий Фет поступил на военную службу и стал кавалеристом. Уже через год ему присвоили первое офицерское звание. В 1850 автор возвращается к творческой цели и выпускает второй сборник сочинений. Работы автора получили положительные отзывы от многих критиков. Даже после публикации новых стихов Фет продолжил службу в армии, а потом написал об этом периоде очень много мемуаров.
В 1856 году мир увидел третий сборник Фета под редакцией Тургенева, а уже через год поэт женился на Марии Петровне Боткиной, сестре критика Боткина. До 1858 года Афанасий Фет еще продолжал военную службу и вышел в отставку в чине гвардейского штабc-ротмистра и поселился в Москве. Спустя 5 лет мир увидело двухтомное собрание стихотворений Фета.
Даже после окончания военной службы Фет не перестал служит государству. С 1867 он еще 11 лет работал мировым судьей. Поэт занимался благотворительностью, а также осуществлял переводы (перевел «Фауста» Гете, Шопенгауера, Канта). В период с 1883 по 1891 годы поэт опубликовал еще четыре выпуска сборника «Вечерние огни».
Скончался Афанасий Фет 21 ноября 1892 года в Москве. По некоторым данным, его смерти от сердечного приступа предшествовала попытка самоубийства. Всю жизнь он боролся за доказательства своего происхождения, только за несколько лет перед смертью власть вернула ему титул и привилегии.
Особенности творчества
Творчество поэта характеризируют очень утонченным и лирическим. В одном человеке сплелись качества нежного романтика и делового предприимчивого помещика, успешного военного и юриста. Чаще всего Фет в своих стихах описывал природу, любовь, искусство, объединяемые темой красоты.
Особенности произведения «Вечер»
Стихотворение «Вечер» Афанасия Афанасьевича Фета было написано в 1855 году. Посвящено оно описанию красоты и неповторимости природы, мира вокруг нас. Вместе с тем, в работе поэта прослеживается нотка печали и тоски, которые наложила на судьбу жизнь Фета. Критики говорят, что непростая жизненная ситуация и сложности в раннем возрасте повлияли на мировоззрение поэта. Творческая душа Фета стала видеть истинную красоту природы, простоту вокруг, нежность и романтичность.
Впервые стихотворение «Вечер» автор опубликовал в журнале «Отечественные записки». Через год его повторно опубликовали уже в сборнике автора в разделе цикла «Разные стихотворения». В 1892 году Фет поместил свой стих в раздел «Вечера и ночи».
В стихотворении «Вечер» автор описывает короткое мгновение дня – промежуток между завершением дня и началом ночи. Именно в этот магический и размытый момент автор и пытается восстановить читателю истинную картину красивого момента. Автор нежно и гармонично описывает картину вечера и все детали, которые его создают. Вечер — это как целый отрезок времени, но и в то же время, всего один момент, мгновение, в котором затаилась нежная и трепетная красота, доступная лицезрению каждого из нас.
Автор увидел солнце, которое опускалось на ночь за горизонт неба. Небеса были похожи на клубы дыма, а солнце своим ярким светом и блеском оставляло след. Когда читаешь этот стих, складывается ощущение, что вокруг тебя все оживает и играет красками, звуками и запахами природы.
Вечер не замирает и не стоит на месте, каждую секунду в мире и природе происходят изменения, особенная динамика, в которой гармонично сливается все, что нас окружает. Вот и лучи звучат над «ясной рекою», а уж через минуту – звенят «в померкшем лугу. Далее они прекращаются «над рощей немою» и «засветились на том берегу». Все здесь как будто играет, а также живет вместе с героем.
Автор старается передать читателю всю красоту природы в нескольких строчках, обратить его внимание на простые вещи и детали, показать, что даже в окружающей среде есть масса радости и счастья. Каждый элемент в работе Фета – как живой, он постоянно в движении и играет всеми звуками и красками. Например, река – это «живое существо», она «луками убегает на запад» и ничто ей не помеха и не препятствие. Все в этом стихе гармонично, красиво и весело.
Вечер – переходное состояние между днем и ночью, союзник, который объединяет их. На последнем выдохе дня и в начале жизни ночи появляется вечер, как необходимый момент, чтобы затаить дыхание и полюбоваться миром вокруг себя.
«Вечер» Афанасия Фета описывает в столбцах всего одно мгновение, описание определенного промежутка времени, в котором отразилась красота, видимая любому человеку. Но, к сожалению, не каждый хочет или может увидеть эту прелесть.
Лирика Афанасия Афанасиевича Фета
Фета давно признали известным и талантливым лириком, поэтом. Его творчество часто сравнивали с работой художника. Это и видно в стихотворении «Вечер». Автор с помощью слов, как художник с красками, пытается реалистично и натурально воссоздать уникальную и неповторимую картину природы, которая уже никогда не будет такой. Вместе с тем, Афанасий Фет пытался не только передать словами всю красоту окружающей среды, но и описать ощущения, которые были у него на душе, чувства, которые свойственны каждому человеку.
В стихах Афанасия Афанасьевича не найти описания общественных проблем, вопросов о политике или современных событиях. Иногда, читая стихи этого автора, складывается ощущение, что его совершенно не волновало то, что происходит здесь и сейчас. Именно за то, что его стихи были далекими от современности, нежными и лирическими, поэта, как представителя «чистого искусства», часто осуждали и высмеивали революционно-демократические литературные деятели.
Анализ стихотворения «Вечер»
Проанализировав стихотворение «Вечер» и другие похожие работы автора, можно сделать вывод, что для Афанасия Фета главными темами в творчестве стали «вечные» — красота, любовь, природа, философия быстротечности времени и вечных ценностей человечества.
Стихотворение «Вечер» можно отнести к лирике о природе. По объемам это небольшой стих, который составляют всего три строфы, но даже они смогли создать вокруг читателя удивительную и неповторимую атмосферу красоты и спокойствия. Текст написан анапестом — это самый популярный в те времена и заметный размер для стихотворений.
Когда читаешь стихотворения Фета, как будто попадешь в иной мир – без суеты, голосов, криков, обид и негатива. Здесь все спокойно и уютно, нежно и тихо, умиротворенно и красиво. Читатель не чувствует себя одиноким или забытым — это как шанс отдохнуть и подумать, сделать выводи и заметить, как красиво вокруг. Все здесь противопоставляется активному дню – спокойная и тихая ночь, светлому теплому солнцу – темное небо и далекие холодные звезды. Вопреки традиции вечернего пейзажа, стихотворение завершается не наступлением сумерек или ночной темноты, а яркой вспышкой света — образом молнии.
В стихотворении «Вечер» очень много эпитетов, метафор, сравнений. Все они вместе создают природу на словах, которую каждый из нас может увидеть в любой момент, оторвав глаза от своих забот и переживаний. Удивительно подобранные метафоры во втором четверостишии дополняют эту картину чуть уловимыми оттенками переходного состояния природы.
В лирическом стихотворении поэта в каждой строке оживают свет и звуки, нежные тона и спокойное окружение. Поэт пытается показать своему читателю, что гармония в природе существует, что она вечная и ничто и никто не сможет одолеть или остановить ее. Афанасий Фет хочет показать каждому человеку, как в природе все просто, красиво и гармонично. Наверное, именно этим вещам и стоит поучиться современному человеку. Лирический герой способен остановиться, рассмотреть и увидеть красоту, простоту и душу природы, где зарождаются истинные чувства.
После прочтения удивляешься не только красоте природы, но и тому, как автор может описать это все словами, сделать все красиво и аккуратно, богато и насыщенно. Все глаголы в стихах как будто звенят и переливаются, перекрикиваются между собою и разносятся вокруг — прозвучало, прозвенело, прокатилось, засветилось и так далее. Неживые предметы – солнце, ветер, вода – как будто реальные живые существа. Они способны чувствовать, двигаться, бежать, переживать, звучать.
Источник
Фет Афанасий Афанасьевич — ВЕЧЕРА И НОЧИ — стихи
Долго еще прогорит Веспера скромная лампа,
Но уже светит с небес девы изменчивый лик.
Тонкие змейки сребра блещут на влаге уснувшей.
Звездное небо во мгле дальнего облака ждет.
Вот потянулось оно, легкому ветру послушно,
Скрыло богиню, и мрак сладостный землю покрыл.
Что за вечер! А ручей
Что за вечер! А ручей
Так и рвется.
Как зарей-то соловей
Раздается!
Месяц светом с высоты
Обдал нивы,
А в овраге блеск воды,
Тень да ивы.
Знать, давно в плотине течь:
Доски гнилы, —
А нельзя здесь не прилечь
На перилы.
Так-то всё весной живет!
В роще, в поле
Всё трепещет и поет
Поневоле.
Мы замолкнем, что в кустах
Хоры эти, —
Придут с песнью на устах
Наши дети;
А не дети, так пройдут
С песнью внуки:
К ним с весною низойдут
Те же звуки.
Право, от полной души я благодарен соседу
Право, от полной души я благодарен соседу:
Славная вещь — под окном в клетке держать соловья
Грустно в неволе певцу, но чары сильны у природы:
Только прощальным огнем озлатятся кресты на церквах
И в расцветающий сад за высоким, ревнивым забором
Вечера свежесть вдыхать выйдет соседка одна, —
Тени ночные в певце пробудят желание воли,
И под окном соловей громко засвищет любовь.
Что за головка у ней, за белые плечи и руки!
Что за янтарный отлив на роскошных извивах волос!
Стан — загляденье! притом какая лукавая ножка!
Будто бы дразнит мелькая.. Но вечер давно уж настал…
Что ж не поет соловей или что ж не выходит соседка?…
Может, сегодня мы все трое друг друга поймем.
Я люблю многое, близкое сердцу
Я люблю многое, близкое сердцу,
Только редко люблю я…
Чаще всего мне приятно скользить по заливу
Так — забываясь
Под звучную меру весла,
Омоченного пеной шипучей, —
Да смотреть, много ль отъехал
И много ль осталось,
Да не видать ли зарницы…
Изо всех островков,
На которых редко мерцают
Огни рыбаков запоздалых,
Мил мне один предпочтительно…
Красноглазый кролик
Любит его;
Гордый лебедь каждой весною
С протянутой шеей летает вокруг
И садится с размаха
На тихие воды.
Над обрывом утеса
Растет, помавая ветвями,
Широколиственный дуб.
Сколько уж лет тут живет соловей!
Он поет по зарям,
Да и позднею ночью, когда
Месяц обманчивым светом
Серебрит и волны и листья,
Он не молкнет, поет
Всё громче и громче.
Странные мысли
Приходят тогда мне на ум:
Что это — жизнь или сон?
Счастлив я или только обманут?
Нет ответа…
Мелкие волны что-то шепчут с кормою,
Весло недвижимо,
И на небе ясном высоко сверкает зарница.
Вдали огонек за рекою
Вдали огонек за рекою,
Вся в блестках струится река,
На лодке весло удалое,
На цепи не видно замка.
Никто мне не скажет: «Куда ты
Поехал, куда загадал?»
Шевелись же весло, шевелися!
А берег во мраке пропал.
Да что же? Зачем бы не ехать?
Дождешься ль вечерней порой
Опять и желанья, и лодки,
Весла, и огня за рекой.
Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно
Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно;
Все эти толки меня только к зевоте ведут…
Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, друг мой;
Знаю, что в этих глазах, черных и умных глазах,
Больше прекрасного, чем в нескольких стах фолиантах,
Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ.
Только пчела узнает в цветке затаенную сладость,
Только художник на всём чует прекрасного след.
Я жду… Соловьиное эхо
Я жду… Соловьиное эхо
Несется с блестящей реки,
Трава при луне в бриллиантах,
На тмине горят светляки.
Я жду… Темно-синее небо
И в мелких, и в крупных звездах,
Я слышу биение сердца
И трепет в руках и в ногах.
Я жду… Вот повеяло с юга;
Тепло мне стоять и идти;
Звезда покатилась на запад…
Прости, золотая, прости!
Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!
Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!
Опять и опять я люблю тебя,
Тихая, теплая,
Серебром окаймленная!
Робко, свечу потушив, подхожу я к окну…
Меня не видать, зато сам я всё вижу…
Дождусь, непременно дождусь:
Калитка вздрогнет, растворяясь,
Цветы, закачавшись, сильнее запахнут, и долго,
Долго при месяце будет мелькать покрывало.
Друг мой, бессильны слова, — одни поцелуи всесильны…
Друг мой, бессильны слова, — одни поцелуи всесильны…
Правда, в записках твоих весело мне наблюдать,
Как прилив и отлив мыслей и чувства мешают
Ручке твоей поверять то и другое листку;
Правда, и сам я пишу стихи, покоряясь богине, —
Много и рифм у меня, много размеров живых…
Но меж ними люблю я рифмы взаимных лобзаний,
С нежной цезурою уст, с вольным размером любви.
Ночью как-то вольнее дышать мне
Ночью как-то вольнее дышать мне,
Как-то просторней…
Даже в столице не тесно!
Окна растворишь:
Тихо и чутко
Плывет прохладительный воздух.
А небо? А месяц?
О, этот месяц-волшебник!
Как будто бы кровли
Покрыты зеркальным стеклом,
Шпили и кресты — бриллианты;
А там, за луной, небосклон
Чем дальше — светлей и прозрачней.
Смотришь — и дышишь,
И слышишь дыханье свое,
И бой отдаленных часов,
Да крик часового,
Да изредка стук колеса
Или пение вестника утра.
Вместе с зарею и сон налетает на вежды,
Светел, как призрак.
Голову клонит, — а жаль от окна оторваться!
Рад я дождю… От него тучнеет мягкое поле
Рад я дождю… От него тучнеет мягкое поле,
Лист зеленеет на ветке и воздух становится чище;
Зелени запах одну за одной из ульев многошумных
Пчел вызывает. Но что для меня еще лучше,
Это — когда он ее на дороге ко мне орошает!
Мокрые волосы, гладко к челу прилегая,
Так и сияют у ней, — а губки и бледные ручки
Так холодны, что нельзя не согреть их своими устами
Но нестерпим ты мне ночью бессонною, Плювий Юпитер!
Лучше согласен я крыс и мышей в моей комнате слушать,
Лучше колеса пускай гремят непрестанно у окон,
Чем этот шум и удары глупых, бессмысленных капель;
Точно как будто бы птиц проклятое стадо
Сотнями ног и носов терзают железную кровлю.
Юпитер Плювий, помилуй! Расти сколько хочешь цветов ты
Для прекрасной и лавров юных на кудри поэта,
Только помилуй — не бей по ночам мне в железную кровлю!
Слышишь ли ты, как шумит вверху угловатое стадо?
Слышишь ли ты, как шумит вверху угловатое стадо?
С криком летят через дом к теплым полям журавли,
Желтые листья шумят, в березнике свищет синица.
Ты говоришь, что опять теплой дождемся весны…
Друг мой! могу ль при тебе дожидаться блаженства в грядущем?
Разве зимой у тебя меньше ланиты цветут.
В зеркале часто себя ты видишь, с детской улыбкой
Свой поправляя венок; так разреши мне сама,
Где у тебя на лице более жизни и страсти:
Вешним ли утром в саду, в полном сияньи зари,
Иль у огня моего, когда я боюсь, чтобы искра,
С треском прыгнув, не сожгла ножки-малютки твоей?
Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый
Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый
Образ пугливо-немой дольше трепещет во мгле;
Самые звуки доступней, даже когда, неподвижен,
Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме
Всё невозможно-возможное, странно-бывалое… Лампа
Томно у ложа горит, месяц смеется в окно,
А в отдалении колокол вдруг запоет — и тихонько
В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне.
Сердце в них находило всегда какую-то влагу
Точно как будто росой ночи омыты они.
Звук всё тот же поет, но с каждым порывом иначе:
То в нем меди тугой более, то серебра.
Странно, что ухо в ту пору, как будто не слушая, слышит;
В мыслях иное совсем, думы — волна за волной…
А между тем еще глубже сокрытая сила объемлет
Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно.
Так между влажно-махровых цветов снотворного маку
Полночь роняет порой тайные сны наяву.
Летний вечер тих и ясен
Летний вечер тих и ясен;
Посмотри, как дремлют ивы;
Запад неба бледно-красен,
И реки блестят извивы.
От вершин скользя к вершинам,
Ветр ползет лесною высью.
Слышишь ржанье по долинам?
То табун несется рысью.
Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках
Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках,
Если луна с высоты прямо глядит на меня
И, проникая стекло, нарисует квадраты лучами
По полу, комнату всю дымом прозрачным поя,
А за окошком в саду, между листьев сирени и липы,
Черные группы деля, зыбким проходит лучом
Между ветвями — и вниз ее золоченые стрелы
Ярким стремятся дождем, иль одинокий листок
Лунному свету мешает рассыпаться по земи, сам же,
Светом осыпанный весь, черен дрожит на тени.
Я восклицаю: блажен, трижды блажен, о Диана,
Кто всемогущей судьбой в тайны твои посвящен!
Шепот, робкое дыханье
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря.
На стоге сена ночью южной
На стоге сена ночью южной
Лицом ко тверди я лежал,
И хор светил, живой и дружный,
Кругом раскинувшись, дрожал.
Земля, как смутный сон немая,
Безвестно уносилась прочь,
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь.
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Всё невозвратнее тону.
Заря прощается с землею
Заря прощается с землею,
Ложится пар на дне долин,
Смотрю на лес, покрытый мглою,
И на огни его вершин.
Как незаметно потухают
Лучи и гаснут под конец!
С какою негой в них купают
Деревья пышный свой венец!
И всё таинственней, безмерней
Их тень растет, растет, как сон;
Как тонко по заре вечерней
Их легкий очерк вознесен!
Как будто, чуя жизнь двойную
И ей овеяны вдвойне, —
И землю чувствуют родную
И в небо просятся оне.
Колокольчик
Ночь нема, как дух бесплотный,
Теплый воздух онемел;
Но как будто мимолетный
Колокольчик прозвенел.
Тот ли это, что мешает
Вдалеке лесному сну
И, качаясь, набегает
На ночную тишину?
Или этот, чуть заметный
В цветнике моем и днем,
Узкодонный, разноцветный,
На тычинке под окном?
Молятся звезды, мерцают и рдеют
Молятся звезды, мерцают и рдеют,
Молится месяц, плывя по лазури,
Легкие тучки, свиваясь, не смеют
С темной земли к ним притягивать бури.
Видны им наши томленья и горе,
Видны страстей неподсильные битвы,
Слезы в алмазном трепещут их взоре —
Всё же безмолвно горят их молитвы.
Благовонная ночь, благодатная ночь
Благовонная ночь, благодатная ночь,
Раздраженье недужной души!
Всё бы слушал тебя — и молчать мне невмочь
В говорящей так ясно тиши.
Широко раскидалась лазурная высь,
И огни золотые горят;
Эти звезды кругом точно все собрались,
Не мигая, смотреть в этот сад.
А уж месяц, что всплыл над зубцами аллей
И в лицо прямо смотрит, — он жгуч;
В недалекой тени непроглядных ветвей
И сверкает, и плещется ключ.
И меняется звуков отдельный удар;
Так ласкательно шепчут струи,
Словно робкие струны воркуют гитар,
Напевая призывы любви.
Словно всё и горит и звенит заодно,
Чтоб мечте невозможной помочь;
Словно, дрогнув слегка, распахнется окно
Поглядеть в серебристую ночь.
Сегодня все звезды так пышно
Сегодня все звезды так пышно
Огнем голубым разгорались,
А ты промелькнула неслышно,
И взоры твои преклонялись.
Зачем же так сердце нестройно
И робко в груди застучало?
Зачем под прохладой так знойно
В лицо мне заря задышала?
Всю ночь прогляжу на мерцанье,
Что светит и мощно и нежно,
И яркое это молчанье
Разгадывать стану прилежно.
< 27 октября 1888 >
От огней, от толпы беспощадной
От огней, от толпы беспощадной
Незаметно бежали мы прочь;
Лишь вдвоем мы в тени здесь прохладной,
Третья с нами лазурная ночь.
Сердце робкое бьется тревожно,
Жаждет счастье и дать и хранить;
От людей утаиться возможно,
Но от звезд ничего не сокрыть.
И безмолвна, кротка, серебриста,
Эта полночь за дымкой сквозной
Видит только что вечно и чисто,
Что навеяно ею самой.
Степь вечером
Клубятся тучи, млея в блеске алом,
Хотят в росе понежиться поля,
В последний раз, за третьим перевалом,
Пропал ямщик, звеня и не пыля.
Нигде жилья не видно на просторе.
Вдали огня иль песни — и не ждешь!
Всё степь да степь. Безбрежная, как море,
Волнуется и наливает рожь.
За облаком до половины скрыта,
Луна светить еще не смеет днем.
Вот жук взлетел, и прожужжал сердито,
Вот лунь проплыл, не шевеля крылом.
Покрылись нивы сетью золотистой,
Там перепел откликнулся вдали,
И слышу я, в изложине росистой
Вполголоса скрыпят коростели.
Уж сумраком пытливый взор обманут.
Среди тепла прохладой стало дуть.
Луна чиста. Вот с неба звезды глянут,
И как река засветит Млечный Путь.
Вечер
Прозвучало над ясной рекою,
Прозвенело в померкшем лугу,
Прокатилось над рощей немою,
Засветилось на том берегу.
Далеко, в полумраке, луками
Убегает на запад река.
Погорев золотыми каймами,
Разлетелись, как дым, облака.
На пригорке то сыро, то жарко,
Вздохи дня есть в дыханье ночном, —
Но зарница уж теплится ярко
Голубым и зеленым огнем.
Источник: А. А. Фет. Собрание сочинений в двух томах. М: Худ. лит-ра,
1982. Том 1. Стихотворения. Поэмы. Переводы.
Источник